Jan Bang and Erik Honoré - Uncommon Deities (2012)
Кристиансанн (Kristiansand) – небольшой городок на юге Норвегии, известен как ежегодное место проведения музыкального арт-фестиваля Punkt, кураторами и постоянными участниками которого являются Брайан Ино, Ян Бэнг (Jan Bang), Эрик Оноре (Erik Honoré), Дэвид Сильвиан, Джон Пол Джонс, Нильс Питер Молвер и др. В 2011 году Дэвид Сильвиан представлял на Punkt аудиовизуальную инсталляцию «Необычные божества» (Uncommon Deities), специально для которой известные норвежские поэты Пол-Хельге Хауген (Paal-Helge Haugen) и Нильс Кристиан Му-Репстад (Nils Christian Moe-Repstad) написали одноименную поэму, более походящую на энциклопедические изыскания ученых затонувшей Атлантиды о странных небесных существах, их особенностях, повадках и тайных желаниях. В большинстве своем, это одинокие, печальные и прекрасные божества, наблюдающие за вселенной, ее строгой небесной иерархией, миром живых организмов и людей и о чьем близком присутствии и участии мы даже не подозреваем. Быть может эти божества обитают где-то на самом деле. А может – это просто выдумка мудрых норвежских сказочников. Как бы то ни было, из всего этого получилась вполне реальная вещь – авангардная музыкальная пластинка за авторством Яна Бэнга и Эрика Оноре «Uncommon Deities». В ней, на фоне потусторонних шорохов, напевов и мелодий, голосом самого Дэвида Сильвиана начитывается текст поэмы, состоящей из десяти коротких трактатов. В записи также приняли участие трубач Арви Хенриксен (Arve Henriksen) и авангардная певица Сидсель Эндресен (Sidsel Endersen).
Поскольку, данный экземпляр фонотеки интересен не только музыкой, но словесным содержанием – приводим все треки с русскоязычной, в меру литературной, интерпретацией (перевод с англ. А.Бождай).
Когда-то, в самом начале, он был лишь мыслью без формы и содержания. Затем, вокруг, возникла мембрана и пространство, питающее мысль. Он старше, чем всё, старше мира, старше самого себя. Он пребывает в своем первозданном состоянии. Он в сердцевине всякой жизни, но при этом он снаружи и в стороне. Его единая суть, скрученная в ядро, проста и легка для понимания, но при этом бесконечно важна ибо лежит в основе мельчайших форм жизни. И в этих своих пристанищах он ощутим подобно слабому запаху аммиака. Он любит все малое и страшится наших размеров. Он сомневается, существуют ли люди; быть может это суеверие, мифический реликт древних сказок, что старые боги рассказывали подле небесного костра. Он видит свое отражение в воздухе, и видит себя как он есть – крошечное создание среди мириад таких же крошечных существ во вселенной. Он мечтает создать простую маленькую душу для каждой отдельной клетки. Но это вне его сил и в этом своем бессилии он ищет прибежище среди микробов. Со всеми своими всепроникающими микроскопами мы не сможем его там отыскать.
Он смотрит на нас сквозь слои дымчатого стекла. Он заперт – без понимания, без слова, способного стать началом выражения одиночества. Проходят дни и ночи, а он мечется, движимый болью от того, что все это не его, и что он не в силах понять причину этого. Белый как снег, но не способный нести следы. Любая его мысль выскальзывает из тела прежде, чем он успевает подумать и ухватить ее. Иногда он чувствует себя движением внутри большого мозга. А порой – обнаруживает себя стремящимся к абсолютному совершенству пустоты и небытия. Он заперт. Он страшится своего собственного голоса и того, что им может быть произнесено. Где-то у него есть дом, в котором он никогда не жил; дом с плывущими облаками - внутри и снаружи открытых окон. Он и сам весь прозрачный, чуть голубоватый – как озеро, тронутое легким ветерком. Он подобен октябрьской тишине. Большинство его страхов дневные. Он трепещет перед длинным и пустым днем, когда часы почти остановились и время наваливается на его узкие плечи. В сумерках он выходит собирать плоды с огромного дерева, чья крона незримо высока, а корни никем неведомы. И в этом его единственная радость.
В самом начале он возник от случайного сочетания света, воздуха и полного отсутствия звука. Поэтому он устремлен к лону тишины. В его ушах прекрасный бесшумный мир. Когда он выходит, его неразлучно сопровождают ангел и демон, каждый со своей стороны, оба немые. Он следит за нами, он вездесущ в своем мягком и устрашающем обличии. Его чуткие уши ловят каждое наше слово, каким бы случайным и несовершенным оно ни было. Всякую нашу речь он рад очистить совершенной тишиной. Он беспрестанно произносит себя ежеминутными движениями, быстрыми взглядами и проницательными паузами. Он не враждебен, но и не доверяет нам. Когда он устает от жизни, то обращается к мертвым. Они знают о тишине все. Слушает их. Бог тишины - терпеливый бог. У него хватит терпения ждать до тех пор, пока все мы не окаменеем.
Он наполняет свое жилище прахом минувших чудес, что сочится сквозь замочную скважину и под дверь, витает в ветре и погоде, перемешан с солью, печалью и пылью. Он беспокоится о меньших богах, они веселые и безответственные, они забыли свое предназначение и поэтому бесцельные. Он старается держать их в порядке. Ночь за ночью он просиживает, внося их дрожащей рукой в тонкие нескончаемые книги, имя за именем. Он торжественно воссоздает их в написанном. В ночи, над его столом, горит лампа, а он пытается исправить изъяны маленьких богов. Они наполняют его глубокой грустью и ощущением тщетности – но он в этом никогда не признается. Он помнит все, о чем меньшие боги предпочли забыть и это изнуряет его; он изможден, с темными кругами под глазами. Он их учит, дает им карты небес со всеми окрестностями, предоставляет им подробный реестр мира. В полнолуние он поет им старые забытые песни. Но они только морщатся и зевают. Но старый усталый бог собирает последние силы и начинает все с начала.
Он никогда не касается нас, но он любит нас и хочет, чтобы мы любили других, нежно и внимательно. У него золотые локоны и запах свежевыкупанного детства. Пока мы спим, он говорит с нами откуда-то изнутри нашего сна, и каждое слово похоже на улыбку. Он проявляет себя легким дуновением на самом предел чувственного. Когда он улыбается, мы осознаем свою конечность и смертность. Он в компании маленьких ангелов, пухлых и сонных, в сумерках похожих на чаек или пингвинов с их беспомощными крыльями и походкой вразвалочку. Иногда он показывает себя в облике шмеля или колибри и всякий раз, когда раскрываются цветы, он наполняется безрассудной радостью, очищенной и сосредоточенной в слове «блаженство». Ветер шепчет траве и трава шепчет в ответ. Он любит нас. Он мечтает целовать нас огненными губами. Для каждого новорожденного ребенка он высаживает на свет дерево с корнями, уходящими во тьму. Он знает, какие мы горемыки. И он ждет нас, прислушивается к нашим шагам. Он ждет нас дома, промокших и несчастных.
Он стоит на самом краю в состоянии постоянного непостоянства, распростертый по всей долготе, на разделительной линии между видимым и невидимым, между светом и кромешной тьмой. Это зона абсолютной пустоты. Внутри черной дыры весь свет как в ловушке, там перемешиваются любые виды энергии; все стягивает себя в точку, где абсолютная плотность сливается с абсолютной пустотой, встречаются все и ничто, стирается граница между творением и разрушением. Энергия обжигает его слепые глаза. На самом краю время движется бесконечно медленно, время поглощает само себя. Он знает, что время это предположение, которое нельзя подтвердить или проверить. Он стоит на гране пустого пространства, шрама во вселенной, дыры, которая будет поглощать до тех пор, пока ни останется ничего, что можно поглотить. Он стоит в вихре, в бушующем облаке газа и пыли. А по другую сторону, за пределами всего, за пределами антигоризонта возможно есть белая дыра. Быть может, она даже за пределами божественного понимания. Он истощается субатомным страхом, огромным как космос, и он понимает, что не понимает ничего. Ему миллиарды лет, но он остается новорожденным и бесформенным в инкубаторе вселенной.
Из всех богов он ближе всего к людям. Каждое слово, что ускользает от нас, учтено им и записано в архивы. Этот каталог постоянно расширяется и достигает облаков. Каждый день он просматривает коридоры своих записей в поиске наилучших наречий для описания серых оттенков бытия. Он начал свою работу несмотря на существование словарей мира, живых и мертвых, дабы расширить небесный лексикон. В Азербайджане нет наречий. Их роль выполняют извилистые иносказания, встроенные в разных местах языка. Бог наречий находит это глубоко тревожащим. Наречие это часть речи, относящаяся к второстепенным. Когда наречие обнаруживается в языке человека, его детство заканчивается. Мы остаемся перед лицом переплетенных серых зон в пределах области между вопросом и ответом. Истины имеют короткий период полураспада. Это его проповедь. Он видит нашу потребность описывать мир, но его призвание – внушать недоверие к данности. Он дает учение вместо просветления. Когда он говорит, его гласные приглушённы, а согласные – как твердая галька, разбросанная по большой равнине меняющихся нюансов. Он прячется во время грозы и боится расщепленного языка молнии, который слишком конкретен. Он находит убежище в мягком успокаивающем тумане. Все, что он оставляет за собой – звук осторожных ищущих шагов.
Он привязан к месту, где встречаются все дороги. Он видит, что на компасе гораздо больше направлений, чум могут иметь небеса. Изгибаясь за его спиной, вселенная охватывает его. Все дороги растворяются в сумраке. У него глубокие монгольские глаза, которые останутся открытыми пока зрение не оставит его. Он видит, как свет разбивается вдребезги на тысячи маленьких разноцветных осколков, которые больше никогда не собрать воедино. Все наши желания сходятся в нем, все наши устремления и поиски пути, пути в одном направлении. Он слышит как мы вопрошаем, но не может дать ответ. Он пытается говорить, запинается и замолкает. Под кофейно-коричневым небом, в истощенном безветренном свете, он потерял чувства времени и пространства. Над ним приходят в столкновение облака, дождь поливает его. Продрогший и усталый, он бредет без направления, в ожидании своей замены. Он мечтает о долгом отпуске, небесном перерыве. Он предпочел бы оставить всю ответственность на более старшем чиновнике божественной иерархии в сером костюме. Он мечтает прокатиться на медленном вертикальном велосипеде неизвестной марки, проехать по зеленому лесному бездорожью и бесследно там раствориться.
Его владения начинаются там, где поверхность бескрайнего океана разрывается рифами, атоллами и останками потухших вулканов. Ему приятно видеть, как жизнь вспыхивает из камней и вулканического пепла, как семена переносятся ветром, птицы вьют свои гнезда и черепахи пробираются по побережью. Большие острова могут позаботиться о себе сами, маленькие острова нуждаются в его защите. Он состоит на службе у творения. Новые острова рождаются такими, какими он их задумал. Когда они полностью сформированы, он видит как они хороши и что все обстоит так, как и должно быть. Степи тянутся до самой кромки воды, мягкая трава под ногами и соленые ветра колышут его белесые волосы. Он безумно любит облака и приносит их домой на закате, чтоб одарить мир влагой. Он желает поделиться этими вещами с нами, но, поскольку мы не в состоянии ему ответить, то разговаривает со своим собственным эхом и обращается к жукам на языке жуков. На самых маленьких островах он выстроил хижины, в которых позволяет нам оставаться. Он так хотел бы сидеть вечность на пролет, глядя на бегущую воду и колыхание ветра в тонких узорах древесной сейсмографии, на то, как в постоянном и бесцельном движении сочетаются время и пространство. В сумеречные часы он бродит по маленьким лугам со своим котом, который нашептывает ему истории о первых моментах творения.
Слишком долго он доверял абсолютному знанию и абсолютной власти, возложенной на него. Слишком долго он нес на себе этот груз. Чем больше он думает, тем легче ему становится. Иногда он мечтает о такой легкости, которая позволила бы взмыть вверх и играть с облаками. А иногда ему хочется сбросить свое громоздкое тело и отдохнуть на листе лотоса. Он осознал, что никогда не сможет переделать историю человечества. Никогда не сможет повернуть ее вспять, как-то исправить или подстроить. Однако в его силах показать нам нерушимую любовь, научить нас проявлять ее друг по отношению к другу. Он бог, а не монарх. Он любит, а не судит. Он видит нашу нужду в прощении. Он желает обратить нас к самим себе. Если мы виновны, то он испытывает вину за нас. Он знает. Он прошел через войны, осады, бомбежки, траншеи и радиоактивные осадки. И несмотря на это продолжает любить и верить в нас. Больше всего на свете он боится мира, в котором трава растет без истории, без нас. Он пришел, чтобы не допустить этого. Он так счастлив и так несчастен. Он изгнанник среди людей. Он позволяет себе быть растворенным в творении. Он остается.
Кристиансанн (Kristiansand) – небольшой городок на юге Норвегии, известен как ежегодное место проведения музыкального арт-фестиваля 
